Сегодня известно 20 760 имен тех, кто был расстрелян на Бутовском полигоне в 1937-38 годах. Многие из них — священнослужители и миряне — пострадали за веру и были причислены потом к лику новомучеников, то есть тех, кто не отрекся от Христа и был убит за это.
Сейчас полигон стал мемориальным комплексом, и заботится о нем Русская Православная Церковь. Рядом построили большой белый храм и посвятили его памяти Новомучеников и Исповедников Российских. Мы побеседовали с настоятелем этого храма, протоиерем Кириллом Каледой, внуком расстрелянного в Бутово священномученика Владимира Амбарцумова и председателем правления мемориального центра «Бутово».
Мой дед — священномученик Владимир Амбарцумов
Отец Кирилл, что связывает вас с Бутовским полигоном?
На Бутовском полигоне в 1937 году пострадал мой дед — ныне прославленный в лике святых священномученик Владимир Амбарцумов. У дедушки была необычная судьба. Наполовину немец, наполовину армянин, он был воспитан в лютеранстве, затем перешел в баптизм и только потом стал православным.
Был миссионером среди молодежи, руководил Всероссийским христианским студенческим движением. Священником стал в конце 1920-х, но открыто служил относительно недолго. Был вынужден уйти за штат, но продолжал заниматься просвещением и благотворительностью. Например, создал систему помощи родственникам репрессированного духовенства. Я знал семьи, которые говорили: «Мы выжили только благодаря помощи вашего деда».
Отца Владимира Амбарцумова несколько раз арестовывали, последний раз — в 37 году. И 5 ноября 1937 года здесь, на Бутовском полигоне, он был расстрелян.
Ваша семья скрывала то, что дед был репрессирован?
Память о деде сохранялась в нашей семье, и, несмотря на осторожный характер моего папы, мы уже маленькими знали, что дедушка был священником и пострадал за веру.
Когда в 1994 году мы выяснили, что расстрелян и погребен он был на Бутовском полигоне, то захотели принять участие в строительстве здесь храма. По благословению Святейшего патриарха Алексия была создана церковно-приходская община храма в Бутове, меня избрали старостой. Потом мне предложили стать священником, чтобы возглавить эту общину. Тогда я работал в Академии наук: по светскому образованию я геолог. А сейчас — уже 15 лет, как я служу настоятелем храма в Бутово.
«Родные знали только имя. Оказалось, что расстрелянный — епископ»
Кто приходит в Бутовский храм? Те, кто просто живет рядом, или потомки репрессированных?
За 15 лет состав прихода сильно изменился. Первое время его костяк составляли родственники расстрелянных. Но когда район стал расширяться, появилось много прихожан, которые просто живут рядом.
Что рассказывали вам семьи, которые приходили на полигон 15 лет назад? Как они хранили память о расстрелянных родственниках?
Были семьи (их было немного), в которых эта память сохранялась. Естественно, это не афишировалось. Из таких людей сложился первый состав нашей приходской общины.
Потом к нам начали подтягиваться те, кто знал, что у них кто-то в роду пострадал, но без конкретики. Например, однажды пришла семья — молодые люди лет тридцати пяти. И сказали, что их двоюродный дед был монахом и в 1930-х годах исчез. Больше ничего они не знали. Я спросил, как звали деда? Николай Добронравов. Оказалось, их дед — известный богослов, один из кандидатов на звание ректора Московской духовной академии, архиепископ Владимирский и Суздальский Николай.
Сейчас к нам нередко приходят молодые люди, которые родились уже после перестройки. Они узнают, что в роду кто-то пострадал, ищут сведения — в интернете, в архивах. Находят Бутовский след, часто зная только фамилию родственника.
Понятно, как относятся к полигону те, у кого здесь расстреляли родных. А как меняется отношение тех, для кого Бутово — просто страница в учебнике истории?
Знаете, даже у родственников расстрелянных бывает разное отношение. В 1990-е на месте полигона рос лес: сухосой, кусты. Мы пилили эти сухие деревья, складывали и даже продавали на дрова. И один из покупателей, житель соседней деревни, между делом сказал мне, что в 1938-м у него здесь расстреляли отца. Дрова он не купил, а в Бутово с того случая появлялся один-два раза, хотя место гибели папы было в трех километрах от его дома. А ведь когда отца забрали, сыну было лет 14, он хорошо его помнил.
Сейчас к нам часто приезжают экскурсионные группы. Из храмов, из воскресных и светских школ. За 2012 год у нас побывало шесть тысяч человек.
На праздничных службах в храме собирается до тысячи человек. Если вы спросите каждого, что он знает об этом месте, думаю, почти все скажут, что «здесь были расстрелы», но подробно большая часть людей вряд ли что-то расскажет. Хотя мы регулярно говорим о новомучениках в проповедях, служим службы именно им, а не древним христианским святым.
Государство не несет ответственности за могилы тех, кого расстреляло
Помогают ли власти мемориальному центру?
В конце 1980-х вышло постановление о том, что – дословно — «Местные Советы народных депутатов совместно с общественными организациями и органами общественной самодеятельности должны обеспечить оказание необходимой помощи реабилитированным в осуществлении их прав и интересов, а также в создании памятников жертвам репрессий, в содержании в надлежащем порядке мест их захоронения». Отсюда следовало: ответственность за сохранение места лежит на самих жертвах репрессий и их родственниках. А никак не на государстве, которое расстреляло их отцов и дедов.
Иногда местные власти нам помогают, но окольными, хитрыми путями, потому что напрямую выделить на это деньги нельзя. Хорошо, что находятся чиновники, которые понимают, зачем нужно сохранять и благоустраивать мемориал.
Нас, общину храма, даже проверяла прокуратура Ленинского района Московской области — по распоряжению Генпрокуратуры. Потому что одна женщина, недовольная тем, как Русская Православная Церковь сохраняет захоронения на полигоне, написала множество писем, в том числе президенту. Разве что в Спортлото не писала… Прокуратура не нашла никаких противоречий закону, и Церковь продолжает сохранять мемориал.
По сравнению с 1990-ми и 2000-ми годами ситуация стала хуже. Тогда власти построили дорогу, проложили коммуникации, помогли создать погребальные холмы на месте расстрельных рвов. Сейчас же больше разговоров, а реальных дел нет. Например, до сих пор остается без ответа наше последнее обращение — мы просим отремонтировать канализацию в поселке, который 50 лет назад был создан для нужд полигона и находится на территории памятника культуры. Поселок — на балансе муниципалитета, но решать ситуацию никто не хочет.
Видимо, у властей другие задачи. При том, что Ленинский район — второй в России по цене недвижимости после Одинцовского, на котором находится Рублевское шоссе. Вокруг полигона строится жилой массив, где будут жить 60 тысяч человек. Ну откуда у района деньги на канализацию? Нищий район!
Вопрос с жильем для жертв политических репрессий тоже почти не решается. Их в Москве осталось чуть больше сотни, они все уже старики. Стоят в очереди, в год им дают одну-две квартиры. Сколькие из них доживут до получения жилья? А ведь можно было решить этот вопрос очень просто — выделить один из построенных в городе домов и поселить туда всех. Но, видимо, городской бюджет такое никак не потянет. Надо войти в положение.
Пропаганда террора на центральных каналах
Возможно ли при таком государстве, в котором мы живем, говорить о публичном покаянии?
Недавно по ТВ шел сериал про московских следователей и собачку Мухтара. Неплохой сериал, кстати. Там был кадр: кабинет следователя, на стене — портрет основателя ЧК. Естественно, его поместил туда режиссер. Человек, казалось бы, далекий от идеологии этого ведомства. Что уж говорить о его сотрудниках, которые не так давно поставили на Петровке бюст Дзержинского!
Все это — прямое нарушение российского законодательства, потому что в его уголовной части предусмотрено наказание за пропаганду террора. Дзержинский — один из организаторов «красного террора». Террорист. Значит, то ведомство, которое должно бороться с террором, его проповедует. Раздвоение ума. По-гречески — шизофрения.
Вопрос публичного покаяния — очень сложный. С одной стороны, мы нечто потеряли из-за того, что не было принято каких-то юридических актов, осуждающих деятельность Коммунистической партии и так далее. С другой стороны, ситуация в России гораздо сложнее, чем в странах Восточной Европы — бывшем соцлагере. Потому что у них совесткая система действовала сорок с небольшим лет, и поколение не успело смениться. То есть к 1990-м годам еще были активными люди, воспитанные не в советской идеологии. У нас же в начале 90-х таких людей не было. Только единицы выросли вне этой идеологии — например, патриарх Алексий. Поэтому он мог смотреть на многие вещи по-иному.
Кто виноват в том, что у нас не было своего Нюрнбергского процесса?
Предъявлять претензии ко вчерашним советским людям смешно. Ну что делать, если они родились в такой стране? Нельзя больному человеку предъявлять претензии в том, что он больной, — ему надо помочь.
Но не все так плохо. Развал советского строя в 1990-е — выражение того, что наш народ не захотел продолжать жить так, как прежде. Да, ему пришлось заплатить за это очень дорогую цену. Но тем не менее мы отказались от прошлого. Я знаю случаи, когда люди, которые принимали активное участие в терроре, приносили покаяние.
Вообще, помнит Россия о терроре или, скорее, нет?
Общая ситуация с исторической памятью — печальная. Но Русская Церковь совершила уникальный акт, которого в современном христианстве не совершал никто, — прославила новомучеников в лике святых. Это не просто «вручение медали» тем, кто отдал жизнь за ценности Церкви. Церковь всему миру сказала, что духовные ценности могут быть выше земных. Когда простые сельские попы и деревенские бабки говорили в лицо следователям: «А ваша власть временна и послана нашему народу в наказание за грехи». Не отрекались от Бога и шли на смерть в Бутово.
«В России до сих пор нет всенародного памятника жертвам полических репрессий»
Многие говорят: «Сколько можно мусолить тему Великой Отечественной и репрессий? Надо строить настоящее и будущее, жить здесь и сейчас». А как вы думаете, зачем помнить о репрессиях?
Надо жить настоящим, да. Но как строить настоящее, если вот здесь, в поселке, не работает система канализования? То же самое — в духовной сфере. Просто забыв все, мы не построим будущего, о котором мечтаем.
При этом нельзя думать, что те годы — репрессий, войны — пропащие. Тогда был проявлен героизм, высота духа. И это касается, конечно, не только верующих. В определенной мере верующим даже было легче: они понимали, что происходит; им было легче распознать врага и вести себя достойно.
Сложнее приходилось тем, кто сам боролся за идеи коммунизма, а потом был схвачен и брошен под следствие. Они ничего не понимали, их мордовали — и они ломались. Но не все. Генерал армии Горбатов, который не подписал ничего. Рокоссовский, который потом ходил в перчатках, потому что ему изуродовали пальцы. Были и те, кто в лагерях помогал своим ближним. Такие люди — наше достояние.
Как вы считаете, почему в обществе растут просталинские настроения?
Подавляющему большинству людей не нравится положение дел в России. Они мучительно ищут хоть что-то, что можно взять за образец государства. И находят такой образец — сталинскую эпоху. «Вроде и войну выиграли тогда…» При этом сталинисты забывают о том страшном фундаменте, на котором была построена победа. Не только репрессии, но и человеческие жертвы, брошенные на то, чтобы победить «красиво».
Удивительно, но в нашей стране до сих пор нет всенародного памятника жертвам полических репрессий. В Казахстане, в степи, возвели. На Украине тоже — памятник Голодомору. А у нас нет, мы только говорим. И после этого удивляемся, что народ забывает о терроре и прославляет Сталина.
Как реагировать на это?
Занимать активную позицию — не быть безразличным.
Недавно моя дочь сдавала на городской школьный конкурс проект, посвященный семье новомученика митрополита Серафима (Чичагова), которого расстреляли на Бутовском полигоне. Заняла второе место. Ей вручили диплом и в качестве награды дали книгу, написанную… известным сталинистом. Когда я пришел к директору школы, выяснилось, что она про содержание книги не знала, но макет книги верстала учитель информатики.
«Почти в каждой семье найдется репрессированный»
Как рассказывать о большом терроре тем, кто что-то где-то слышал, то толком ничего не знает о репрессиях?
Думаю, им надо предложить изучить историю их семьи. Почти в каждом роду найдется близкий или дальний родственник, который пострадал. Из моих родных пострадали 10 человек. Четверо были расстреляны, трое стариков умерли в ссылке. И так у всех, начиная от крестьян и заканчивая дворянами.
Когда люди своими глазами увидят, как их родной прадед в один момент исчезает из истории семьи и дальше его след теряется, они задумаются.
По вашему опыту, интересно ли детям и подросткам узнавать о репрессиях?
Несколько лет подряд мы проводим субботник на территории полигона, и нам помогают школьники из города Видное. В первые годы к нам присылали класс, мы кратко рассказывали им о том, что произошло на этом месте, потом они работали и под конец мы их кормили кашей из полевой кухни.
В последний раз РАНО пошло по другому принципу: «Ребята, кто хочет, пусть едет». Количество не уменьшилось. Дети, которые были здесь в прошлые годы, приехали снова и позвали друзей: «Это интересно, не пожалеете». Обычные школьники.
Что лично для вас значит служение на Бутовском полигоне?
Конечно, когда мне в очередной раз отказывают чиновники, когда я вижу равнодушие к памяти о репрессиях — это меня печалит. Грусть накатывает, с ней бывает трудно справиться. Но то, чем я занимаюсь, нужно не только мне, но и людям, которые приезжают на это место из разных уголков мира. Чтобы что-то изменилось в их сердцах.
Беседовала Елизавета Киктенко. Фото автора
