7 августа 1932 года вступило в силу постановление ЦИК, известное как «закон о трех колосках» или «указ семь-восемь». От него пострадали сотни тысяч человек. Наиболее активно закон работал в 1933 году.
Ну-с, дорогие граждане уголовнички! Как это было… Согласно постановлению «Об охране социалистической собственности» кража госимущества больше не имела ничего общего с кражей имущества частного и — вне зависимости от объема краденого — за нее полагался расстрел.
Закон действовал и в 1945 году, в то время, когда происходят события фильма «Место встречи изменить нельзя»:
«— Ручников говорил, что за кражу личного имущества вам положен от силы трешник. Но сегодня, граждане, случилась у вас промашка ужасная, — стращал Волокушину Жеглов. — Номерок-то вы ляпнули не тот. Вещь вы взяли у жены английского посланника. А по международным соглашениям за шубку норковую, стоимостью в сто тысяч (всего-навсего), платить придется администрации Большого театра, то есть государственному учреждению. Усекаешь, Ручников, о чем я толкую?
— Указ семь-восемь шьешь, начальник».
Десятка, обещанная Жегловым, по «указу семь-восемь» была наказанием вегетарианским. Это был минимум по той статье.
Но сперва, в 1932 году, Иосиф Cталин начал убеждать товарищей, что не может вор, украв у государства, сесть всего на три года, как если б он спер шубку у гражданки. Сталин писал письма Молотову и Кагановичу, используя все свое эпистолярное публицистическое мастерство. Напрасно оппозиция так много шутила по поводу неотесанности и низкого интеллекта Сталина.
Еще в 20-х годах оппозиционность определялась по пристрастию к шуткам. Верные ленинцы не шутили. Анекдоты стали оружием троцкистов, их опознавательным знаком и последним прибежищем. Необразованность и глупость были непременным атрибутом фольклорного Сталина. Вот, например, анекдот от Радека: Троцкий завещал в мавзолее его не хоронить: «Пусть берут только мозги, заспиртуют и отправят в Москву. Спирт отдать Рыкову, а мозги — Сталину». (Рыков был известен своим пристрастием к выпивке.)
В этих письмах Сталин убедителен и даже допускает возражения: «Если будут возражения против моего предложения — дайте следующее разъяснение. Капитализм не мог бы разбить феодализм, он не развился бы и не окреп, если бы он не сделал частную собственность священной собственностью, нарушение интересов которой строжайше карается. Социализм не сможет добить и похоронить капиталистические элементы <…>, если он не объявит общественную собственность священной и неприкосновенной».
«Указ семь-восемь»
Постановление ЦИК и СНК СССР от 7 августа 1932 года «Об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности» предусматривало за хищение колхозного и кооперативного имущества, хищение грузов на железнодорожном и водном транспорте расстрел с конфискацией имущества, который мог быть заменен на лишение свободы на срок не менее десяти лет с конфискацией. Осужденные по этому закону не подлежали амнистии.
Оказывается, в 1932 году между генсеком и его товарищами по партии шла дискуссия…
Есть версия, что закон (на фоне массового голода в СССР 1932–1933 годов) имел целью уничтожить/смирить крестьянство, среди которого особой любви к Советам никогда не было. В народе активно ходили такие, например, расшифровки советских аббревиатур, как ВКП(б) — «второе крепостное право большевиков», СССР — «смерть Сталина спасет Россию».
Надежда Мандельштам, заболев тифом в воронежской ссылке и попав в сыпнотифозный барак, имела случай познакомиться с «простым народом», с сиделками. Сиделки жадно поедали остатки с тарелок тифозных и дизентерийных больных и рассказывали о своей трагедии. Муж сиделки Нюры пострадал по «закону семь-восемь»: он вынес с завода горсть муки для умирающей от голода семьи — и тут же сел по «закону о трех колосках».
Несмотря на это, в СССР существовали рынки, на которых даже в 1941 году под угрожающие сводки с фронтов торговали паркеровскими ручками, шелковыми чулками, золотыми часами, даже кокаином и долларами…
Наиболее активно закон косил людей в 1933 году. Жатва была настолько обильной, что сам Андрей Януарьевич Вышинский гневно выступил против применения этого закона в газете «Правда». «Осуждались трудящиеся единоличники за кочан капусты, взятый для собственного употребления; колхозники — за несколько колосьев», — возмущался Вышинский.
Не подумайте про генпрокурора ничего дурного. Никакого бесхребетного человеколюбия, никакой интеллигентщины. Надо отдать должное Вышинскому, гуманизмом он не баловался.
Ему надо было свалить могущественного Ягоду с его грозным аппаратом, который без борьбы не сдался бы. Таким образом, спекулируя на «перегибах на местах», прокурор вел подкоп под начальника тайной полиции.
Потом стараниями Вышинского более полумиллиона человек, репрессированных по «закону семь-восемь», были лишены судимости и восстановлены в правах. К стенке поставили тех, кто их сажал. С Ягодой расправились. Наступил 1937 год.
Юлия Меламед
