Сегодня по пути на работу я думаю о том, сколько денег осталось на «тройке», взяла ли я зарядку от телефона и есть ли у кота, который только что перебежал мне дорогу, хоть одно белое пятно. И изо всех сил пытаюсь представить, каково это — идти в офис и знать, что у его дверей тебя ждут. Не коллеги, которые вышли на первый коллективный перекур. Не партнеры, которые раньше времени приехали на встречу. И даже не начальник, который в четвертый раз за неделю поймал тебя на опоздании. Ждут агрессивно настроенные национал-активисты с плакатами, на которых — пятьдесят оттенков хейта: «Под суд!», «Предатели!», «Фашисты!» — читаешь и думаешь: «Хорошо, что зеленкой не облили, а ведь могут, проверено». Рядом с экзальтированной толпой — съемочные группы федеральных каналов. Журналисты кричат: «Кто вам платит? Кто вас спонсирует?» Реагировать бессмысленно и даже опасно — любое слово в «креативно» смонтированном сюжете будет использовано против тебя и твоих коллег. Главное — закрыть лицо, чтобы не засветиться на телевидении против воли, и под крики: «Требуем закрыть гнездо врагов» прорваться на работу. Вдох-выдох.
Так проходит почти каждый день в Правозащитном центре (ПЦ) «Мемориал», одной из структур международного общества «Мемориал». «Мемориалы» сидят в одном здании, дружат, зависят друг от друга (у Международного Мемориала нет юристов, и сотрудники ПЦ представляют их интересы в судах), живут параллельной жизнью. Главная цель просветителей — восстановление исторической правды о репрессиях в СССР, ПЦ занимается защитой прав человека здесь и сейчас.
Отделения ПЦ работают в четырех регионах страны, а созданные им приемные помощи беженцам «Миграция и право» — в 39.
«Мемориал» ведет ряд просветительских проектов: один из них — ежегодный «Школьный конкурс», запустили еще в конце 90-х. Старшеклассники со всей страны присылают исследовательские работы об истории своей семьи или того места, в котором живут: находят блокадные дневники, письма с фронта, рассказывают, что произошло с их деревней в период массового раскулачивания крестьян. Победители, поступившие на гуманитарные факультеты, получают стипендию Фонда Михаила Прохорова — 90 тысяч в год. А прокремлевские НОД и SERB, тот самый хейт-кордон, который несет регулярное дежурство у офиса ПЦ, пытаются им помешать. Они преследуют «Мемориал» с 2016 года и особое внимание уделяют «Школьному конкурсу»: караулят детей и организаторов на улице, с криками «Не позволим оболванивать нашу молодежь!» нападают на судей — председателю жюри Людмиле Улицкой однажды плеснули зеленкой в лицо. Что с этим делать, пока непонятно, очевиден только ущерб — работ на конкурс с каждым годом приходит все меньше.
Международный Мемориал — одно из самых старых НКО в стране. С конца 80-х организация стала собирать архив личных дел репрессированных: люди несли сюда фотографии, документы, вещи и письма из ГУЛАГА. Недавно ПЦ взялся за глобальный проект — решил оцифровать все скопившиеся за годы материалы и сделать максимально доступную, подробную и функциональную базу данных по сталинским репрессиям. В государственных архивах система поиска, по словам сотрудников «Мемориала», работает довольно хаотично: что-то находится, что-то не находится, часть сведений вообще хранится только в головах сотрудников. В базе «Мемориала» информация сортируется по целому ряду параметров: по фамилии следователя, к примеру, можно будет посмотреть все дела, которые он вел. В архив вносят не только авторов писем, но и тех, кто в этих письмах упоминается, — так гораздо больше людей смогут что-то узнать о родственниках, которые когда-то ушли на допрос в НКВД и не вернулись.
«Это ради умерших людей»
«Моя родная, ненаглядная Танечка! К великому нашему сожалению твое письмо не дошло до нас. Тамара часто вспоминала тебя и все поджидала весточки, но не дождалась. 21 марта она скончалась, проболев два месяца очень тяжело, от нарастающей слабости сердца». Этот текст — отрывок из лагерной переписки — смотрит на меня из кучи бумаг, распечаток, папок, ветхих желто-коричневых листочков в защитной пленке, которыми завален стол Марины Кошелевой.
Марина занимается оцифровкой архива — из личной переписки и документов репрессированных делает кейсы для электронной базы данных. Сейчас она стоит рядом со мной, довольно близко, и в ее глазах рабочий азарт — Марина рассказывает о «Танечке» из письма: «Это такая Татьяна Николаевна Третьякова. Член семьи изменника родины. В трех лагерях она побывала: Темлаг, Сегешлаг и Карлаг. Восемь лет. Изменник родины — муж, он был расстрелян в 1938 году, она арестована потом. Это письма ее родителей, которые писали ей в лагерь». Марину особенно сильно цепляют упоминания посылок, мамины волнения о том, получила ли Танечка какую-нибудь снедь или одежду, которые доставались с великим трудом и нередко терялись в пути.
«7 августа 1939 г.
<…> родненькая, ты, верно, забыла, что для бакалейного мазурека [пасхальный пирог из песочного теста с орехами] данный момент совсем не сезонный: во всем городе нет ни одного ореха, ни одной изюминки, и только у твоей мамы — запасливицы, нашлась горсть изюму и 10 шт. орехов. Конечно, этого было мало, но благодаря Фриде, принявшей самое горячее участие в посылке, удалось раздобыть миндальных орехов. По совету опытных сильно его подсушила, т. что ты, вероятно, получишь нечто вроде бакалейной окаменелости, но зато можно быть уверенной, что он дойдет незаплесневевшим. Ведь я тебе, как только из доверенности, тобой присланной, узнали твое местонахождение, я еще в феврале послала тебе посылочку, но она вернулась из лагеря нераскупоренной. Ты себе представляешь, как это было для меня больно».
Под конец срока у Татьяны начался роман с солагерником. «Трагическая [любовь], — говорит Марина, понижая голос и опуская глаза. — У него была семья, взрослый ребенок. Он их зачем-то под конец своего срока вызвал в лагерь. Он был очень квалифицированным строителем, строил [на территории лагеря] сахарный завод. По душераздирающим посланиям стало понятно, что он остался с женой, а она уехала».
[письмо от Ивана Вишневского] 4 февраля 1946 года«Как же ты могла нашу встречу назвать лагерной семейной жизнью, разве она подобна сотням других тысяч, разве есть другой пример такой глубокой сердечной любви, как наша. Я сужу по себе, нет того часа, чтобы твоя ласка, твоя любовь ко мне не точила мое сознание, мою душу. С каждым днем, часом я все крепче связываю свою судьбу с твоею, душа разрывается, если у тебя какие-либо невзгоды. Не забуду никогда 28 июня, когда ты узнала об отводе своем, твои слезы я впитывал в свое сердце, сколько горечи, печали и горя перенес, тебе это не познать».
Пока Марина бережно перекладывает бумаги в поисках нужной цитаты, я изучаю ее рабочее место — стол под лестницей в дальнем углу актового зала, окруженный частоколом из нагроможденных друг на друга стульев вперемежку со швабрами, тряпками и прочими боевыми единицами из арсенала уборщицы. Саму Марину такое положение вещей не только не угнетает, но даже радует. Говорит, что тут просторно и что с удовольствием сидела бы под лестницей каждый день, но не может, — приходится совмещать работу в архиве с «денежной» работой в рекламе. С «Мемориалом» ее связывают не только рабочие, но и личные отношения — в ее семье связь с репрессированными замалчивалась, но определенно была: «Меня больше всего поразило, что люди в 35-40 лет, сделав какую-то карьеру, просто исчезли с лица земли, никто про них никогда больше не слышал, как будто их никогда вообще не существовало в этом мире. И мне захотелось, чтобы они обрели какое-то место. Это ради умерших людей».
Полный текст о работе «Мемориала» — на сайте «Таких дел».
